Ида Верде, которой нет - Страница 13

Лозинский отдавал приказания.

Зиночка стояла в стороне. Через минуту на ее лице появилось выражение недоумения, через две — брезгливости. Губы скривились, брови поползли вверх — что Лозинский и увидел, когда обернулся, чтобы посмотреть, производят ли на нее должное впечатление его съемочные пассы.

Зиночка поймала его взгляд.

— Я думала, видовая подразумевает съемки на раскопках, а не рекламные фото, пусть и стрекочущей камерой. В чем тут смысл, господин Лози… Лозинский, не так ли? Я видела несколько фото, которые делала Ленни Оффеншталь. Помните плакат, на котором сталкиваются в воздухе футбольный мяч и ястреб? Не знаю, как это придумывается и снимается… Но тот пикник на ковре, который вы фильмируете, имеет к этому весьма отдаленное отношение.

Лозинский слегка опешил.

Оператор сжал губы, чтобы не расхохотаться, но камеру выключил.

Профессор Ведерников схватился за голову и ушел в дом: вот дочь моя, пожалуйста, господа, рекомендую, — говорила его спина.

Зиночка пожала плечами.

— А вы правы, — нашелся Лозинский. Если девчонка затеяла игру, то почему бы и нет: путешествия сближают. — Давайте прямо сейчас поедем на раскопки. Будете нашим проводником?

Через полчаса машина, в которой сидели четверо — Ведерниковы, Гесс, Лозинский, — пылила по пустыне.

Зиночка повязала вокруг головы льняной платок, поверх него натянула шляпу, лицо закрыла большими очками и, отвернувшись, смотрела вдаль, игнорируя разговор.

Больше всех кричал отец и, кажется, сорвал голос.

Песок то взлетал столбами, то оседал на редкие высохшие деревья, которые странным образом напоминали булавки, скрепляющие выцветшее небо с белой землей. Безмолвные холмы вдали. Верблюды неохотно поворачивали головы на звук машины.

Лозинский рассматривал профиль скандальной барышни, не понимая, что значит ее отрешенность. Это игра или она действительно видит что-то в плавящемся воздухе? Действительно занимается археологией или?.. Или — что? Скрывается в пустыне от неприглядной истории?

Доехали меньше чем за час.

Раскопки представляли собой несколько ям разновеликой величины, лабиринт из колышков и палатку, створки которой были тщательно завязаны шнурками на несколько узлов. Дорожки, выложенные из досок. В смысле фильмирования — не то чтобы бал с маскарадными костюмами.

Однако барышня оживилась. Она командовала рабочими, прыгала в ямы, закапываясь в песке, как в свежем снегу.

— Папа, давай покажем им, как это бывает! Как расступается занавес песка! Как он теряет плотность и проступают выдолбленные на медной поверхности знаки, как начинают светиться осколки цветных камней! Солнце добирается до них, и смысл оживает. Будто время расступается на мгновение! Вы понимаете, господин Лозинский? Если уловить этот миг, можно увидеть, что происходило столетия назад в эту секунду.

Зиночка расшнуровывала полог палатки.

Кувшины, горшки, военные доспехи, украшения расставлялись в одном ей известном порядке и тут же засыпались песком.

— Разве вы не пригласите профессора Ведерникова в кадр? Не снимете, как тает песок? Давайте, я буду сыпать его из кувшина прямо перед камерой.

— Только не в объектив, милая, я за него в ответе, — отозвался оператор.

Зиночка кивнула и продолжала размахивать руками, будто дирижируя армией, в которой числились кирки, лопаты, отец, ветер, а также тысячелетней давности серебряные доспехи и сияющие грустью украшения узкоокой царицы, нашедшей в здешних песках последний приют.

«Раскраснелась барышня. Из черно-белого снимка, бледного, едва проявленного, превратилась в цветной», — подумал Лозинский.

— Ну, что же вы стоите? Крутите свою ручку! Теперь правильно! — крикнула Зиночка оператору.

Она была совсем другой сейчас. Не той — расслабленной, колеблющейся, бесплотной, скользящей в зыбком мареве закатного солнца, какой Лозинский увидел ее впервые несколько часов назад. Он слушал затаив дыхание.

«И правда, так лучше, — думал он. — Что ж, поснимаем, раз площадка готова».

Он подошел к Гессу и заговорил с ним на «птичьем» профессиональном языке: общий план, крупный, ракурсы, второй штатив, с движения или нет? Будем собирать операторскую тележку?

Работа началась.

Зиночка, затащив отца в кадр, отошла в сторону.

Лозинский шепнул Гессу, чтобы тот «и на девчонку иногда наводил».

Гесс кивнул, вытащил из песка железные когти штатива и полез в одну из ям.

Лозинский сморщился, но полез за ним.

«Однако видовой фильм, кажется, получается, — подумал он. — Да и Археологическое общество может оказаться не последним заказчиком. А барышня знает толк в том, как затеять игру!»

Прошло около часа. Съемки закончились.

Ведерников поил всех старинным виски из серебряной фляжки.

Солнце скрылось за холмами, мгновенно стало зябко.

Гесс паковал камеру.

Пора было возвращаться.

В гостинице долго отмывались от песка. Решили не ужинать — слишком устали. Гесс собрался спать. Лозинский же вышел на улицу.

Зиночка сидела на скамейке под чинарой, подобрав под себя ноги, и глядела в обморочно-черное небо, затканное крупными звездами.

Он подошел.

— Послушайте… — начал он, но голос сорвался.

Он кашлянул и присел рядом.

Она чуть подвинулась, давая ему место.

Рука заскользила к ней по шершавым доскам скамейки. Прохлада полотняной юбки. Выше. Выше. Шелк блузки. Пуговицы на спине.

Она улыбается рассеянной улыбкой. Глядит в сторону.