Ида Верде, которой нет - Страница 37

Зиночка отняла руки и отступила на шаг. Внимательными глазами поглядела на Дика снизу вверх.

— Но и вы должны быть моим, — произнесла тихо и значительно.

— Да я!.. Как же я не ваш? Я весь, без остатка!..

— Весь? Без остатка? — грустно усмехнулась Зиночка. — Но ведь вы женаты. Как же можно… — она сделала усилие, — просить девушку о подобных вещах?

— Однако… — казалось, Дик, не ожидавший такого поворота разговора, опешил. — Однако я человек верующий, Зинаида Владимировна. Для меня церковный брак нерасторжим.

— Для меня тоже, Илья Ильич. Чего же вы хотели? Ну полно! Не хмурьтесь! Оставим разговоры о фильме. А наши встречи… Что ж, думаю, их следует прекратить, — Зиночка помолчала и неуверенно добавила: — Быть может, на время, но прекратить. Это были прекрасные дни, Илья Ильич. Я никогда… — она всхлипнула, — никогда их не забуду! Прощайте!

И быстро пошла прочь по бульвару, выстукивая каблучками нервную дробь по подмерзшей щебенке аллеи.

Дик секунду стоял как вкопанный и — бросился за ней. Белый шарф бился по ветру, шуба распахнулась, шапка сбилась набекрень, но он ничего не замечал.

— Зинаида Владимировна! — ревел Дик. Догнав Зиночку, он схватил ее за руку и развернул лицом к себе. — Простите, бога ради, милочка моя, душечка, хорошая! Я готов! Готов на все! Когда-нибудь… Но обещайте ждать! Обещаете? Да? А пока будем вместе… будем вместе снимать ваш фильм! — Лицо его было искажено страстью и страданием, и Зиночке в какой-то момент стало жаль этого старика. — Вместе! Вместе! — как заклинание твердил Дик. — Вы сыграете Вареньку! Вы должны! Что нужно? Чек? Наличные? Выигрышный билет?

— Не мне, не мне! — засмеялась Зиночка, беря его под руку успокаивающим жестом. — Что же вы думаете, я деньги у вас возьму?

Домой она ворвалась, ощущая себя искристой пенной струей, вырвавшейся из бутылки шампанского.

Матери не было, и Зиночка, пролетев по коридору, затанцевала в отцовском кабинете, закружилась по гостиной, одним махом перескочила столовую и опустилась у себя, повалившись на кровать, как была — в шубке, шапочке, сапожках и перчатках. Повалилась и захохотала в голос.

Горничная сунула любопытный нос в дверь, но Зиночка, продолжая хохотать, махнула ей — поди, не нужна!

Ах ты, боже мой! Удалось! Удалось! Кто сказал, что она не актриса? Кто сказал, что она не сумеет заманить зрителя в свои сети? Никто? Но Лозинский именно это имел в виду, когда выговаривал ей в ателье. Унижал. Насмехался. А она может — все может. Она сама придумала спектакль, сама поставила, сама сыграла. И зритель — пока единственный — купился. Бедный Илья Ильич! Даже жаль его. А нечего в столицах за девицами бегать, когда законная жена — «церковный брак нерасторжим», ха-ха-ха! — сидит дома взаперти! И напрасно Фальцман беспокоится, что у нее нет ни сценария, ни режиссера. Будут. Раз есть деньги — будут. Надо только решить, к какому кинопромышленнику с этими деньгами идти. К Ермольеву? Но дела у него не ахти. К Харитонову? Тот снимает в Одессе. Слишком далеко и сложно. К Ожогину? Говорят, он строит в Ялте большой студийный город наподобие того, что вознесся в Северо-Американских Штатах на Холливудских горах. На новой студии нужны новые лица. Однако новое дело — зыбкое, непрочное, ненадежное. Когда еще начнут снимать! А ей надо сейчас! Остается — Студенкин.

Она резким движением села на постели.

У Студенкина Лозинский запускает детективную серию. Хорошо. Просто прекрасно. К Студенкину она и пойдет. На глазах у Лозинского сниматься в главной роли.

Она крикнула горничную.

— Принеси телефонную книгу!

Так. Контора синематографического товарищества «Студенкин и Ко», Тверская улица, в доходном доме Бахрушиных. Ответит, конечно, секретарь.

Зиночка почесала переносицу и, решительным шагом выйдя в коридор, сняла трубку телефонного аппарата.

— Алло, барышня! Дайте контору синематографического товарищества Студенкина! Добрый день! Запишите, милая. Илья Ильич Дик — вы, разумеется, понимаете, о ком я говорю. — Секретарша Студенкина на том конце провода пискнула что-то невразумительное. — Да-да, уральский заводчик и золотопромышленник, будет у Владимира Никитича завтра в… ммм… в час пополудни. Да, в час пополудни Илье Ильичу, пожалуй, удобно. По неотложному делу, касательно вложений денежных средств в синематографическое производство господина Студенкина.

И, не дожидаясь ответа, повесила трубку.

Ночью Зиночке приснился странный сон. Как будто она Дюймовочка и стоит в сердцевине гигантского цветка. Густо-багряные лепестки пока закрыты, но вот очень медленно они начинают раскрываться — все больше и больше, пока полностью не раскрываются и не ложатся параллельно земле. Теперь она стоит, как на подиуме, на мягком желтом бугорке, припорошенном пыльцой, в окружении леса тычинок. Что-то большое и страшное спускается к ней сверху. Она съеживается, пытается укрыться за тычинками, но большое и страшное неуклонно приближается, превращаясь постепенно в великанью руку. «Ах!» — в страхе кричит она, закрыв ладонями лицо, но рука уже подхватила ее, и вот Зиночка летит по воздуху, распластавшись на огромной ладони, похожей на площадь. Рука подносит ее к лицу, которое не разглядеть и не узнать из-за его величины. Гигантская рыба глаза. Ресницы величиной с деревья. Гора носа. Рука снова начинает полет, неся почти безжизненное тельце все дальше и дальше от лица. Теперь, с большого расстояния, она его узнает. Это лицо Лозинского. Густая прядь русой шевелюры, падающая на лоб. Высокий лоб. Нос с тонкой переносицей и будто раздутыми, как у бегущей лошади, ноздрями. Рот — красивый, но несколько женственный. Она хочет спросить, что произошло — это он так вырос или она стала меньше? Но не успевает. «Божественная! — шепчет он. — Божественная! Церковный брак нерасторжим!» Его шепот проносится над ней ураганом. Она зажимает уши, но звук его голоса, как рокот сходящей лавины, преследует ее. Вдруг рука делает резкое движение и стряхивает ее с ладони. Она падает в бездну. «Ида! — кричит кто-то ей вслед. — Ида!» «Почему Ида?» — мелькает у нее в голове, и она в ужасе открывает глаза.