Ида Верде, которой нет - Страница 58

Лозинский, путаясь в завязках и чертыхаясь, облачился в резиновый кошмар и огляделся. В комнате было темно. Глухие стены без окон выкрашены темно-коричневой краской. Низкий потолок давит на голову.

Иду положили на узкий, похожий на операционный, стол. Над столом висел колпак, прикрепленный к железному стержню.

«Похоже на пыточный станок», — подумал Лозинский.

Санитары вышли. Армянин скрылся за стеклянной перегородкой. Вдруг что-то загудело, заурчало, колпак сдвинулся с места и на своей длинной ноге принялся ползать над Идой взад-вперед. Так же внезапно, как возник, звук смолк. Колпак остановился.

Армянин не появлялся. Санитары тоже.

Лозинский не знал, что делать. Толкнул было дверь, но та оказалась заперта. Он стоял посреди темной комнаты, опустив руки, глядя на Иду, недвижимо лежащую на нелепом высоком столе, и чувствовал себя персонажем приключенческого романа, которого обманом заманили в подвалы и оставили на съедение крысам.

Ему стало страшно. Взмокли ладони. По спине пробежала струйка пота. Как глупо! Что он, мальчишка, что ли? Надо взять себя в руки! Но когда же это кончится?

Он подошел к Иде и встал рядом, пристально глядя на нее. Именно сейчас — немая, безвольная, слабая — она была полностью покорна ему.

«Если бы так было всегда!» — подумал Лозинский, и жаркое нестерпимое желание поднялось в нем.

Он положил руку на грудь Иды и тут же отдернул, словно обжегшись. Что он делает! Не иначе он сошел с ума! Но если бы она была такой всегда! Если бы! Если бы!

Он поспешно отвернулся и отошел к двери.

Прошло десять минут. Пятнадцать. Двадцать.

Через полчаса флегматичный армянин появился из-за своей загородки, насвистывая восточный мотивчик и помахивая мокрым куском пленки величиной с полгазетного листа. Пленку он сунул Лозинскому, а сам отпер железную дверь и знаком велел санитарам войти.

Лозинский взглянул на пленку. Ничего не видно.

А санитары уже выкатывали Иду обратно в коридор. И сам он спешил вслед за ними.

По коридору навстречу им уже шел молодой улыбчивый доктор с тонким лицом классика турецкой литературы, жал Лозинскому руку, с легким мягким акцентом говорил что-то приветливое, ловко вынимал у него из рук пленку, поднимал к лампиону, хмурился, качал головой и пару раз даже цокнул языком. И увлекал, увлекал за собой прочь от ужасной железной двери.

В кабинете доктора белые кружевные занавески парили над открытыми окнами, из сада в комнату заглядывали цветущие розовые кусты, а сам кабинет был похож скорее на нарядную гостиную летнего дома, нежели на прибежище сурового эскулапа: кресла, обитые цветастым ситцем, низкие столики, этажерки с книгами и безделушками. Только рабочий стол доктора, заваленный бумагами, выбивался из общей праздной картины.

Лозинский вздохнул с облегчением. Ида была уже тут. Подле ее каталки хлопотала сестра милосердия. Отирала лоб, смачивала водой губы.

Доктор пощупал Иде пульс, приподнял веко, отогнув край одеяла, выстукал и выслушал грудь, отдал короткий приказ и улыбаясь обернулся к Лозинскому.

— Я велел сделать вашей жене успокоительный укол. — Он указал Лозинскому на одно из кресел и опустился напротив. Снова поднял к свету пленку. Долго смотрел. — Не желаете ли взглянуть? Это снимок легких госпожи Верде.

Лозинский с опаской взял снимок. Как похоже на синематографическую пленку, но… Он осторожно взглянул. Темные пятна, сквозь которые пробиваются прутья скелета. Идиного скелета.

Он в ужасе швырнул снимок на стол. Руки дрожали.

Что за мерзость! Почему он должен любоваться на внутренности… как страшно!

— Ну что вы, что вы! — раздался мягкий голос доктора, по-своему понявшего его жест. — Все не так плохо. Затемнения есть. Очевидно, идет сильный воспалительный процесс, но мы сделаем все возможное… у нас прекрасный персонал… лекарства… палата уже приготовлена… ваша комната рядом…

Он говорил, говорил…

— Сколько времени понадобится, чтобы… чтобы она встала? — Лозинский с трудом выталкивал слова изо рта. Голова раскалывалась.

Доктор замолчал. Пожал плечами.

— Трудно предсказать, — сухо и как-то нехотя произнес он. — Быть может, месяц…

— Месяц?! — Лозинский вскочил, непроизвольно схватил со стола какую-то безделушку, сжал в кулаке, упал обратно в кресло и — сразу поник. Плечи опустились. Голова повисла. Он осторожно поставил безделушку на место и поднял на доктора жалкие глаза. — Но месяц никак невозможно! У нас график… съемка…

— Ну какая съемка! — с профессиональной врачебной ласковостью сказал доктор. — Помилуйте! Посмотрите, в каком состоянии ваша жена. Впрочем, если вы хотите везти ее домой… Хотя я бы не рисковал, да и вряд ли ваши врачи придут к иному мнению.

— Домой… Ну конечно, домой! — Лозинский снова вскочил, на сей раз в радостном возбуждении. Мысль везти Иду домой показалась ему спасительной. — Она ведь может лежать дома. Дома лучше, чем в больнице. Дома хорошо, очень хорошо… Рувим Яковлевич! Вы не знаете, где Рувим Яковлевич? Это мой помощник.

Он в ажитации бегал по кабинету, суетился, хватал Идину руку, свисающую с каталки, целовал ее, потом тряс руку доктору и уже бежал к двери. Домой! Скорей домой!

Доктор с жалостью смотрел на него.

— Не забудьте снимок, — бросил он вдогонку Лозинскому.

И снова все полетело, понеслось, загромыхала на поворотах каталка.

И Нахимзон, нелепо размахивая пухлыми ручками и забавно перебирая короткими ножками, бежал сзади и кричал, кричал: