Ида Верде, которой нет - Страница 7

Раздался звонок. Хлопок входной двери. Быстрые шаги по коридору.

В кабинет ворвалась Лидочка Зимина. Волосы всклокочены. Носик-пуговка покраснел и распух. Из глаз текут слезы.

Зимина взмахнула сжатым кулачком и, громко шмыгнув носом, закричала:

— Это ты!.. Ты во всем виновата!

— Что с тобой, душа моя? — лениво проговорила Зиночка. — Распрекрасный Шустрик выставил тебя за дверь?

— Да! Да! Выставил! — завизжала Зимина. — Но это не имеет никакого значения!

— Правда? — язвительно спросила Зиночка. — Так-таки и не имеет? А что же тогда у нас с глазками? А с носиком? Что это из них льется?

В другой раз Зиночка, быть может, говорила бы по-другому, пожалела бы эту дурочку, постаралась утешить. Но ее саму вчера выставили за дверь, и злая обида по-прежнему пенилась в груди. Не будет она никого жалеть!

Она смотрела на Лидочку неподвижным злым взглядом.

А та подскочила к ней и бросила на колени скомканный газетный листок.

— На! Читай!

И, обессилев, упала на диван.

Зиночка развернула газету.

Бог ты мой! В Художественном театре снова ставят «Чайку»! Сколько можно? А что у нас в синематографе? В Петербурге закончены съемки грандиозной эпопеи Сергея Эйсбара «Защита Зимнего» о подавлении большевистского мятежа. С нетерпением ждут премьеры. Ансамбль дрессированных медведей на арене московского цирка исполнит Сороковую симфонию Моцарта на ложках и трещотках.

— И что? — Зиночка повернулась к бездыханному телу, навзничь лежащему на диване.

— Последняя страница, — выдавила Зимина.

Зиночка открыла последнюю страницу и вздрогнула. На нее смотрела… она сама. Старая фотография, плохо пропечатанная, в потеках типографской краски. Но ошибиться невозможно. Прошлогодний пикник на Воробьевых горах, куда ее увлек неугомонный Шустрик. Вот он — наклонился к ней, смотрит ошалелыми влюбленными глазами. А она — в лиственном венке, с кистью винограда в руке — тоже зачем-то склонила к нему голову.

Что за черт? Зачем это здесь? Под фотографией — заметка. Заголовок крупным шрифтом:

...

«СТУДЕНТ УНИВЕРСИТЕТА ПЫТАЛСЯ ПОКОНЧИТЬ С СОБОЙ». «Вчера вечером жильцы дома № 4 по Скатертному переулку услышали странный хлопок… взломав дверь… студент юридического факультета Московского университета Александр Мезенцев лежал на полу… обнаружен пистолет марки… в кармане куртки фотография и прощальное письмо, из которого ясно… причиной… сокурсница Мезенцева, дочь знаменитого профессора Ведерникова… несчастная любовь… к счастью, задето только плечо… немедленно был доставлен в Шереметевскую больницу…»

Так-так-так…

Зиночка постучала носком туфли по полу.

— Я думала, он просто идиот, а он, оказывается, сумасшедший, — громко сказала она.

Зимину подбросило на диване.

— Как ты можешь?.. Он же из-за тебя! Надо идти… бежать… скорей к нему! В больницу!

Она схватила Зиночку за руку и попыталась стащить с дивана.

Зиночка выдернула руку.

— Вот ты и иди. А мне и здесь хорошо. Я от сумасшедших стараюсь держаться подальше.

Зимина взвыла и метнулась к двери.

Зиночка проводила ее холодным взглядом.

«Будет скандал, — трезво подумала она. — Маман, конечно, сегодня же узнает об этом».

Тем временем «маман» Зиночки бодро спускалась по Пушечной к кафе «Синий щеголь», где у нее была назначена встреча с Юрием Руничем. Под мышкой у мадам Ведерниковой была зажата папка с рукописями. В уголке рта дымилась папироска.

Мадам Ведерникова хмурилась. Утро прошло в волнениях. Пришлось ехать в типографию, скандалить с директором. Сигнальный экземпляр свежего номера «Вешних вод» пришел с чудовищными ошибками. Бездельники наборщики перепутали фамилии юных поэтических дарований, и робкие вирши увенчались совершенно немыслимыми пердюмоноклями. Бедный поэт Топорыгин из Самары превратился в Топтыгина, а поэтесса Крюкова из Тамбова — в Хрюкову. Случалось подобное безобразие не впервые, и мадам Ведерникова собиралась выставить типографии приличную неустойку.

Навстречу попалась знакомая пожилая пара — профессор-филолог с супругой.

Ведерникова приостановилась, чтобы поздороваться и перекинуться парой слов, но те как-то диковато кивнули и боком метнулись прочь. Ведерникова в изумлении оглянулась. Профессор с супругой стояли, прижавшись друг к другу, и с жадным интересом смотрели ей вслед.

— Добрый вечер, — растерянно повторила она и пошла дальше.

С Руничем предстоял серьезный разговор.

Уже давно Ведерникова пристраивала своих авторов к синематографу: на студиях Студенкина, Ермольева, Ожогина юные протеже с ее легкой руки строчили сценариусы для фильмовых картин. Хорошая подработка, если нет особых притязаний. Но Рунич — совсем другое дело. Для Рунича у нее было особое предложение. Евграф Анатольев, покровитель молодых дарований в области изобразительных искусств, попросил Ведерникову, чтобы та уговорила Рунича написать сценарий для двух начинающих режиссеров.

«Задумана сюрреалистическая драма… Стихи Рунича послужили основой идеи… Коммерцией не пахнет, но по части чистого искусства могут быть неожиданные открытия», — пояснял Анатольев.

И Ведерникова согласилась исполнить роль посредника: Анатольев был известен тем, что имел особое чутье на успешные, как он выражался, проекты.

Рунича Ведерникова увидела издалека — он сидел на улице, за тем самым столиком, где накануне его застала Зиночка. Сидел, опершись обеими руками на трость. Лицо его было сумрачно. Бархатный пиджак цвета темной терракоты оттенял и утемнял дикие желтые глаза, делая их еще сумрачнее.