Ида Верде, которой нет - Страница 73

К оглавлению

73

— Да, — удивился он. — А почему ты спрашиваешь?

— Просто так. — Она снова нагнулась, натягивая на чулок подвязку, и прошептала почти неслышно: — Значит, Идой Верде может быть… любая.


Истекли пятнадцать минут перерыва.

Группа возвращалась в павильон. Реквизитор нес новый стакан чая взамен разбившегося. Осветители включали софиты.

Баталов уже стоял на своей точке возле стола.

Только что он выговаривал свои претензии, зло вышагивая по курилке и зажигая одну сигарету за другой: «Позвали сниматься с Идой, а снимают с бессмысленной матрешкой! На черта мне это надо!» Слушатели понимающе кивали.

Лозинский и Зизи стояли в разных углах павильона, но всем было ясно, что происходило между ними во время перерыва. Кто-то посмеивался, кто-то прятал глаза.

Гесс из-за камеры шагнул к Лозинскому:

— Послушайте, Лозинский! — На лице режиссера появилось уже привычное упрямое выражение. Гесс заторопился: — Я только хотел сказать… Вы видели вчерашний материал? Нет? Посмотрите. Она не может играть. Надо что-то делать.

— Она не будет играть. — Гесс удивленно поднял брови. — Вы слышали о натурщиках? Это не актеры. Просто люди с улицы. Их снимают практически стоп-кадрами. Есть такая теория безактерского кино. Главное — не игра. Главное — режиссер, монтаж, мизансцена. Мы практиковали это в Москве, в моей студии. Снимать будем так: крупно — героиня стоит у стола. Стоп-кадр. Палец на стекле стакана. Стоп-кадр. Рука держится за мочку уха. Стоп-кадр. Очень крупно, на весь экран — широко открытый глаз. Так же крупно — широко открытый кричащий рот. Вот вам и ощущение боли. И играть ничего не надо. Сделаем по несколько дублей, и я смонтирую разные варианты.

— Но это будет похоже скорее на искусство фотографии, нежели на искусство кино, — усмехнулся Гесс. — Впрочем, как прикажете.


Вечером после съемок Лозинский заехал домой и, взбежав в их с Идой спальню, распахнул дверцы ее гардеробной. Какое платье выбрать? Они висели на плечиках безжизненным ровным строем, но каждое хранило отпечаток ее тела, аромат ее цитрусовых духов, создавая иллюзию ее присутствия в доме. Он зарылся лицом в юбку из зеленой тафты. В ней она была на прошлогоднем новогоднем балу в Дворянском собрании и опрокинула на себя бокал вина. Пятно потом выводили порошком, присланным из Америки. А эту розовую шифоновую блузку он считал слишком легкомысленной — в ней она была похожа на маленькую девочку, которая, в свою очередь, похожа на цветок шиповника, — а Ида любила и часто надевала на загородные прогулки. Это бледно-апельсиновое шелковое платье, прошитое жемчужной нитью, было на Иде в тот весенний вечер, перед приемом, так странно изменившим их жизнь. Ей пришлось переодеть его, потому что за минуту до встречи гостей он вошел в спальню, где она сидела у зеркала с флаконом духов в руках, и… все смялось, смешалось, полетело… Лозинский зажмурился. Да, решено, он возьмет именно это платье. Он сорвал платье с плечиков, уложил в длинную картонную коробку, прикрыл сверху хрустящей папиросной бумагой и с коробкой под мышкой спустился вниз к авто.

Через полчаса он входил в маленький домик, ютившийся на задворках булочной недалеко от набережной, где у квартирной хозяйки продолжала снимать комнатенку Зизи. Бросив коробку на кровать, он велел Зизи открыть ее.

— Одевайся! Мы идем танцевать.

Она одевалась медленно и как-то настороженно, ощупывая недоверчивыми пальцами восхитительную невесомость платья. И на лице ее был написан недоверчивый восторг.

Но вот платье было надето, волосы убраны под сетку, на шею легла жемчужная нить — недавний подарок Лозинского, стопу обняла тонкая персиковая кожа туфелек.

Она была хороша. У Лозинского закружилась голова. Он уже не мог понять, кто сейчас стоит перед ним — Ида или Зизи. И куда, интересно, они поедут танцевать?

Глава девятая
Расставание

— Мадам Лозински, выглядите вы чудесно. О причинах умолчим. — Доктор Ломон изящно подхихикнул. — Однако опасаюсь, как бы ваше удовлетворительное самочувствие не оказалось фальшивой ремиссией. И не только я так думаю — доктор Гавэ намерен делать новые фотографические снимки ваших легких.

Ломон и Ида завтракали на застекленной веранде санатория. Утренняя кофейно-булочная церемония затянулась — было начало двенадцатого, официанты уже готовили ресторацию к ланчу, а столик Иды и Ломона был заставлен корзинками с круассанами. В серебряном ведерке лукаво поблескивала бутылка шампанского. Почти допитая. С легкой руки Ломона и при молчаливом согласии Иды они чуть не каждое утро переходили от булочек, меда и кофе к искрящемуся напитку. Им это давало надежду.

— Надеюсь, здесь фотографирование будет обставлено не так страшно, как в бакинской клинике — там мне казалось, что дело идет к четвертованию, — откликнулась Ида, допивая последний глоток из хрустального стакана. — Что касается причин… — Она нежно, очень нежно улыбнулась доктору, а он делано посерьезнел в ответ.

— Естественно, мадам Лозински, — остановил он ее. — Я знаю, что, готовясь к новой роли, вы по мере сил путешествуете по окрестным городкам.

Ида расплылась в улыбке: все-таки французы есть французы — учтивы, не лезут в душу и очень высоко ценят сферу чувств. Ломон — просто душка! Дело в том, что она уже не один раз оставалась на ночь в пансионе «Скворцы» в соседней деревушке Люм-де-Пеш, где Рунич арендовал две комнаты. Ломону отправлялись в таких случаях записки. Иногда она исчезала на несколько дней.

73